И грустит и радуется душа

Художник оказался моложавым, стройным, живым человеком. Разговаривал он раскованно, с юмором, точно познакомились мы уже давно.

- Видите вон под той крышей круглое окно? Там раньше были часы. Они изжили себя, и я их убрал. Теперь у меня и места, и света достаточно, из голубятни шикарная мастерская получилась.
И действительно, в мастерской места достаточно. При входе — стеллажи, туго набитые картинами. С другой стороны — фисгармония.

- А кто играет?

- Я, — ответил Лягин. — С детства играл на баяне: концертной бригаде аккомпанировал.

Не скрою: очень захотелось услышать его игру на этом старинном инструменте. У меня смолоду укрепилось мнение, что талантливый человек во всем талантлив. Но не терпелось внимательно разглядеть его картины.

- Вам как показывать. — весело спрашивает Игорь Николаевич, - сериями или в порядке их написания?

Мы выбираем место, где картины не отсвечивали бы, сдвигаем громадный старинный стол, расчищаем место.

- Хорошо... Я покажу вам все. Тут итог моих лабораторных исследований, так сказать, труда взаперти. Некоторые работы я никогда никому не показывал, особенно при брежневщине. Я художник «всеядный», хотел все испробовать, работаю в разных техниках, в разных темах, были и кровоточащие. А начнем с моих любимых старичков.

Старость и одиночество...

Смотрю на первое полотно — «Вечер». Старик моет ноги. Человек, отрешенный от жизни, находящийся под гипнозом какой-то отчаянной судьбы. Закат жизни— почти смерть...

Я сразу и прочно позабыл, где нахожусь. Рядом со мной — наш Фотокорреспондент Алексей Майков, также погруженный в свои переживания. А там, у картины, человек спортивного вида говорит что-то о технике написания.

Да, о технике...

— Восковой карандаш. Сам делаю. Вечная техника...

А мы уже впиваемся взглядами в другую картину — «Приютила», на которой старуха с котенком. Не понять, кто кого приютил. Вряд ли у этой, стоящей на грани жизни женщины есть еще кто-то, кроме этого котенка.

А вот картина «Возвращение». Вечер, луна. Горестная старуха. От кого она возвратилась? Кто ее обидел? И чувства — от жалости до гнева — бродят в тебе...

Как это мы, здоровые люди, не замечаем вот этого обнаженного горя?..

Нет, я не очень разбираюсь в технике письма, Да и кому-то нужно, если сильные густые мысли льются, овладевая тобой, с полотен...

А вот этого старика я сам неоднократно видел еще в детстве. Картина называется «Собаки лают». Старик с нищенской сумой на боку и посохом в слабой руке идет по неведомой дороге, не обращая никакого внимания на лающих собак. Что ему, испытавшему все невзгоды мира, этот лай? Наверное, можно целую повесть написать об этом старике...

Кажется, пошли картины, написанные карандашом на тонированной бумаге. Для меня это неважно. Меня захватывают эмоции. Мне необходимо впитать в себя мысли художника. Необходимо, я это чувствую, ибо столько в жизни не увидел, во столько не вмешался.

Пейзаж со стариком... Смещение во времени и пространстве. Тут и рождение — лежащий на пеленках ребенок, и жизнь-мудрость — задумавшийся старик, и смерть - уходящая на погост старуха... Наверное, это не триптих. хотя «многоярусность» налицо. Меня притягивает старик со сложенными на коленях руками. Какая же трудная и жестокая жизнь досталась ему!..

И опять старуха с ведрами. Обута она в громадные туфли-шлепанцы, сгорбилась под тяжестью. Неужели некому принести ей воды?..

Голова старика. Рисунок, кажется, даже «смазан», но где-то гневно блеснул глаз, вытянулись обиженные губы... И вновь я думаю о том, что виноват перед этими старыми людьми.

Наконец, улыбающаяся старуха. У нее какое-то маленькое счастьице, короткая радость, удовольствие. Сколько у нее в жизни было этих улыбок? Наверное, мало...

А художник быстрыми движениями все ставит и ставит у стены полотна.
— Не торопитесь, пожалуйста!
— Но тогда я не смогу показать и десятой части работ.
Смотрю на часы: запланированных двух часов как и не бывало.
Игорь Николаевич понял: его творчество нас захватило. Мы — его единомышленники. И он действительно решил показать нам все...

Я не могу рассказать о каждой его картине. Их десятки, сотни! Вот пошла серия «театральная», Старая актриса. На ее голове — когда-то модная шляпка, Так не вяжущаяся с ее возрастом. Наверное, актриса знавала успех, были у нее поклонники. И так не хочется ей быть, по крайней мере, выглядеть старой!..

Картин много, и они рождают мысли, вопросы. Игорь Николаевич- охотно Отвечает.
— Нет, я почти не пишу с натуры. Наблюдаю, появляются идеи, импульсы... Есть у меня настроение, например. щемящая тоска, горестное чувство — и вот оно, мое состояние... А эта актриса, так искусно прикрывшая воротничком свою старость, была в действительности. Мой отец был режиссером театра, и я знал актеров.

И вот эта экзотическая старушка с перьями на шляпке была в действительности. Помню себя десятилетним... На Бору театров тогда не было, но самодеятельность существовала, и ездила с нами с концертами в села старушка. которая еще до революции танцевала канкан. Она одевалась в Пестрые одежды. Мы не могли сдержать улыбки... А она всю себя отдавала танцу. А я ей аккомпанировал на баяне. И вот эти мотивы с детства «записались» у меня в голове... А эту «драматическую актрису» я «сочинил». Мне хотелось написать тоже бывшую
красавицу. Тема бывшей красоты, тема заката жизни меня волнует и надолго не отпускает.

А мы начали смотреть серию работ о Ричарде III. Мужественное—непререкаемое выражение лица, готовность в любой момент встретить смерть. Еще полотно — горожане, целая группа людей в капюшонах с жестокими лицами. Красавица Анна — воплощенная молодость и в то же время, в духе эпохи, — скупая женственность. «Ричард угрожающий». «Маргарита»... Вся серия поражает умением художника дать возможность зрителю почувствовать не только ту далекую эпоху, но и жизнь этого жестокого короля и его окружения.

А эта серия картин посвящена цирку, появилась техника письма сангиной и пастелью. «Фокусница».,. «Девушка с шарами». Что в них? Обаяние юности. И что-то еще, характерное, неповторимое, что мне бы, например, не суметь и подметить.
А вот еще девушка. Но молодость на втором плане, а главное — мысль, ум.

— Я постоянно всматриваюсь в людей, — слышу голос художника. —Бывает, встретишься с неожиданным типом, с его внутренним миром, тут уж обязательно осенит тебя идея, вдохновение. Что-то шевельнется внутри —и захочется самовыразиться... Вот девушка в зеленой шляпке, такая хрупкая, мечтательная, — это моя душа, мое состояние. Я редко пишу натуру. Встану перед белым холстом, прислушаюсь, что в Душе, и рисую, рисую.., Но, конечно, мимо настоящей натуры не пройду. Ехал я в электричке, напротив — скромная деревенская девушка, в простеньком платьице, платочке. Вот смотрите ее портрет. Сама женственность, само обаяние.

Художник приставляет к стене еще один портрет — цыганки. Жгучий взгляд, хитрая улыбка...

— А это кто? — ахнул я, абсолютно уверенный в том, что такая женщина живет где-то рядом со мной: бывалая, нагловатая...

Улыбнулся художник. Он любит улыбаться. Не смеяться, а только чуть-чуть. То довольно, то несогласно, то едва сдерживая радость, от того, что его понимают...

— Вы правы: тип этой женщины в наши дни нередок.

И еще несколько полотен о цирке. И опять — страшная одинокая старость.

А это пошли пейзажи. Я узнаю их! Вовсе не потому, что они навеяны городом Бором.

«Сумерки». Сарай или избушка? Зима. Голые деревья. Одинокая собака. Неуютно. И чем больше всматриваешься в эту, вроде бы, совсем простую картину, тем больше щемит сердце. Почему?

И эта картина с воронами...

крупным планом, с задворками рассказывает о чем-то «моем», о чем-то важном.

А на этом полотне что-то прямо-таки рождественское, праздничное...

Другой пейзаж — пустынный уголок с луной («Восхождение луны»). Что за таинство хранит-излучает картина?..

Еще одна техника письма: перо и темпера. В рамке — сараи, но вместе с луной они смотрятся, как японская миниатюра. И хочется просто погрустить, ни о чем не думая...

И вот пейзаж, увиденный художником из окна своего дома на Бору: покосившийся столб, домик под снос — уходящая старина.

«Городская площадь» — картина о дефиците общения. Это ностальгия по народным гуляньям с песнями и гармошкой.

Еще ночная улица, пряничные строения. Такие праздничные. Смотришь на них, и хочется чего-то доброго...

Полотна, полотна... Разнообразные, многотемные.

Как вы ко всему этому пришли?..
Мы на несколько минут перестаем смотреть на картины.
- Я окончил в 1966 году институт кинематографии, — рассказывает Игорь Николаевич. — Еще студентом был художником-постановщиком в фильме «От семи до двенадцати» (киностудия «Мосфильм»). А мои эскизы костюмов и декораций к оперетте «Донья Жуанита» были приобретены Государственным театральным музеем им. Бахрушина.

По обстоятельствам, от меня не зависящим приехал в Горький, работал на телевидении. Оформил восемь спектаклей и теле-оперу «Март—апрель». Затем был главным художником театра комедии. С удовольствием оформлял спектакли в клубе им. Свердлова. Постоянно сотрудничал с Горьковской филармонией. Участвовал в областных и зональных выставках. Сейчас работаю в Горьковских художественно-производственных мастерских.

Это—по биографии. А как ответить на Ваш вопрос? Еще студентом пытался отбросить догматику. Пробовал себя в сюрреализме, в абстракционизме, и вообще во всяких «измах». Все хотелось впитать в себя. Вот одна из ранних работ. Я пытался сопоставить предметы в неожиданном сочетании. Женская голова. Яблоко на черной ладони. Черный кот — символ ночи. И тайна, и жестокость, и магия... Во время своих лабораторных (так я называю период исканий) работ я любил гротеск. Мои обнаженные женщины и девушки рисовались совсем не по канонам. Посмотрите. Я назвал это «Оргии». Хотелось сделать вот такое неожиданное переплетение тел. После института я ушел от натуральности. К сожалению, нас все-таки учили далеко не тому...

Затем мы вновь начали смотреть картины. Ранняя работа — «Шахматисты». Полуболванчики-получертики! Но все так характерно...

«Старуха с козой». Кажется, всего несколько мазков, но зато каких! — и все понятно, узнаваемо...

В ранних работах художника прямо-таки расшифрован его поиск своего художественного языка. И он нашел его, свой язык, у него любая деталь в картине может стать «говорящей». И эта его собственная вечная восковая техника.
«Распутье» — три старухи с посохами расходятся в разные стороны...

— А почему, Игорь Николаевич. Вы считаете, что учили Вас...
—Нас учили срисовывать. А надо учить прежде всего самостоятельности. Уже после института пришлось столько всего постигать. Мне было все интересно: как цвет строится, как проявляется пластика. Море проблем, а хотелось все их решить для себя.

— Эта девушка у Вас так похожа на Христа...

— А разве в наших женщинах нет ума, жертвенности?

— А этот Ваш рыцарь напоминает витраж...

— Верно. Через сюрреализм — к более понятным вещам. Все это обогащает палитру, игнорировать ничего нельзя.

На картине — старуха с петухом. Она пускает его в дверь. Идут они медленно, особенно петух — как хозяин дома. А может быть, для старухи он и есть глава семьи?..

Рисунок — это тоже искания. Он не боялся сломать его ради выразительности, ради собственного раскрепощения. А то так брался еще и еще раз за новую для него технику. Чтобы создать мягкий, спокойный образ, брал, например, цветные и свинцовые карандаши. А то вдруг обычная шариковая ручка поможет решить задачу, только надо сделать очень много штришков.
И снова картины. Серия характеров. Вот старик—ментор, всем и всеми недовольный. Гордая барышня: вздернутый носик, «невидящий» взгляд. Кошки... Вроде бы только их глаза и еще что-то характерное от пластики. Но все ясно, все понятно, хотя самих
кошек нет.

Плакаты, выполненные для филармонии. Буклеты. Панно — на улицах Горького. Сколько же всего может один человек?..

Нет, я не хотел делать очерк о человеке-Лягине. Пусть будут только скупые биографические сведения. Я его видел художником. Он весь — в своем творчестве, неугомонный, задиристый. Но разве пройдешь мимо поворотных моментов его жизни?

Ему когда-то скучно было учиться в школе, и он сопротивлялся этой скуке. И бывало, что на казарменное требование учителя «встать»! он вставал на руки. Или натягивал на парту струны и играл...

Да, со школой взаимной любви не получилось.

— Он нам нравится, — говорили там, — рисует, играет на баяне. Но...заберите его от нас!

Игорь после 7-го класса пошел работать баянистом в Дом культуры. Играл на танцах, веселил народ. А танцевать приходили
и старые, и молодые...

— Талант ты, Игорек!

А талант еще и по радио выступал с музыкой. Свою писал. И вел кружок баянистов.

И — рисовал. А потом решил пойти в Горьковское художественное училище...

И вот теперь у Игоря Николаевича — своя художественная мастерская.

— Я доволен тем, что не дал сломать себя. Рисовал, что хотелось и как хотелось. Посмотрите моих курильщиков...

О курильщиках — целая серия картин. Разные характеры людей: этот «философ», тот отчаявшийся скептик.

Мы так увлеклись картинами, что совсем забыли о фисгармонии.

— Игорь Николаевич!..

Художник охотно сел за инструмент, заиграл Баха, словно хотел торжественной и неторопливой музыкой утихомирить наши чувства, впечатления, волнения.

Расставаясь с художником, я еще раз вгляделся в картину, где древняя старуха с хворостиной в руках шла прямо на меня. Я ждал ее жгучего вопроса и боялся его. В чем-то все-таки я перед ней виноват...

Ю. СУВОРОВ.

Back to Top